Осень, из последних сил сопротивляясь своему приближающемуся концу, нет-нет, да и порадует просветлением. Раздвинутся серые облака, появится ненадолго солнце, чуть пригреет, и снова наволочь. Но и за это коротенькое время остывшая душа Виктора Савельева успевает чуточку согреться. Уставшее тело от постоянного дрожания на холоде  успокаивается и погружается  в блаженное состояние. Понимая, что продлиться это не долго, он с грустью смотрит на чёрное лохматое облако, похожее на сказочного зверя, с широко открытой пастью, готовое проглотить солнце. Вот оно всем своим черным существом надвигается и безжалостно его заглатывает. И снова сумрак, холодный ветер, моросящий дождь и дрожит, дрожит Савельев всем своим телом с надеждой на коротенький миг солнечного тепла. Ветер проникает к самому телу сквозь старенькую одежонку и холодит душу, доставая до самого сердца.

 

Увидев на суку рядом стоящего тополя, нахохлившегося ворона, с трудом шевеля замерзшими губами,  ласково заговорил с ним:

 

- Ну, что, дружок, и тебе холодно? Да, плохо нам с тобой. Видать и у тебя одежонка – то не греет. Тяжёлые времена для нас наступают. Тяжёлые, брат, времена. Ну, что ты раскаркался? На судьбу каркаешь? Эх, судьба…

 

Звуки неожиданно зазвеневшего церковного колокола заставили  его прекратить диалог с крикливой птицей. Он поспешил к воротам  храма, поставил перед собой на землю коробку, неумело перекрестился, пристально вглядываясь в лица прихожан скорбящим взглядом, изредка отводя его в промозглую серость осеннего дня. И первые монетки стали со звоном падать на дно коробки. Савельев, не переставал накладывать крестное знамение заскорузлыми пальцами, сложенными в щепоть. Толи от холода, толи от телесной слабости его колени судорожно вздрагивали и  полусогнутые ноги с трудом удерживали истощенное тело. Удерживаясь за холодный металл ворот левой рукой, правой – крестился.

 

Каждый человек испытывает чувство радости или счастья по-своему и определяется это, как мне кажется, исполнением его желаний, зависящих от возможностей. Кто-то купил автомобиль - и счастлив, кто-то заработал миллион, у кого-то родился ребёнок. У Савельева сейчас была единственная возможность и желание хоть немного собрать денег. И каждый звон, упавшей монеты, отзывался в его сердце легким толчком тихой радости. Все его мысли только и были направлены на то, чтобы молиться и слушать звяканье монет, молиться и слушать…

 

Что же привело этого физически не убого от рождения человека просить подаяние? Только ли физическая убогость заставляет протягивать руку за милостынею? А если у человека душевная убогость…? Вправе ли он поступать так?  Действия просящего и дающего – дело их совести. Судить не нам.

 

Нет, господь Бог не наделил Савельева физической убогостью. Он был вполне нормальный в этом плане. Имел всё: жена, дочь, квартира, работа, стабильный доход.

 

Работал он электриком в автопредприятии. Числился хорошим специалистом, на работе его уважали и ценили. Ценили его, как специалиста  не только на работе. За помощью в ремонте автомобилей к нему обращались и частные автовладельцы. Добрая и мягкая душа не позволяла ему отказать в помощи, вот он и задерживался после работы. Но что же в этом плохого, ведь дополнительный доход разве лишний в семье!? И Виктор приносил эти дополнительные, кроме зарплаты, деньги для семьи, и это тоже определяло семейное счастье. Кто же будет спорить, что материальное положение не есть основа крепкой семьи. Вот и была семья крепкой и счастливой до поры до времени. И  время это неумолимо приближалось и вот - пришло. Оно бы и не пришло, но Савельев сам его торопил, подгонял, приближал. Пришло и положило конец семейному счастью.

 

Савельев был доброжелательным, он не требовал и даже не просил денег за свою работу – довольствовался тем, сколько давали. Но вот беда, не все давали деньги. Стараясь сэкономить, многие предлагали дешёвый алкоголь:

 

- Давай, Витёк, ну по маленькой, за дружбу, за здоровье!

 

Только можно ли это назвать дружбой, если заведомо знаешь, что спаиваешь человека и, что это беда для семьи. За чьё здоровье? Если заведомо знаешь, что подрываешь его алкоголем. Какое здоровье!?

 

Но мы ведь знаем, что душа у Савельева мягкая, податливая, вот он и пил за дружбу и за здоровье, слепо веря призывам «друзей». Пил, пил и допился, дошёл до крайней черты, за которой человек теряет свой облик. Употребление алкоголя стало его ежедневной потребностью. Не смог преодолеть зависимость и продолжал отравлять физически себя и морально семью. И уж нет рядом тех «друзей», которые  «ратовали» за дружбу и «переживали» за здоровье, соблазняя на очередной посошок. Итог – развод. И оказался он один в небольшой комнатке общежития, принадлежащего автопредприятию.

 

Надо бы опомниться, оглянуться назад, заглянуть вперед. Но нет. Этого не произошло.

За систематические прогулы и появление на рабочем месте в состоянии опьянения…, так было написано в его трудовой книжке при увольнении.

 

Потерял семью, работу, уважение, потерял место в обществе нормальных людей. Приобрел статус безработного пьяницы и место возле забора пивной. Именно туда он приходил каждое утро в надежде на милость прохожих. С трудом, но переборол барьер совести, не позволявшей ему протягивать руку для подачки. Не подчиниться слабоволию и не перейти грань человеческого облика, не стать последним пьяницей – не смог, а тут смог. Протянул руку, опустил глаза в землю и вдруг почувствовал слабый удар монетки о дрожащую ладонь. Ещё удар и ещё, и ещё. Положил монетки в карман, лоснящийся по бокам от грязи и снова руку – вперед. Нет, не на хлеб и воду потратил подачку – на спиртное. И так ежедневно, изо дня в день из года в год. Уж многие забыли о его профессиональных заслугах, да и сам он, наверное, не помнит себя в прошлом. Живет настоящим, превратившись в грязного, пропитого и немощного.

 

И вот он стоит у ворот храма. Он здесь раньше никогда не стоял. Его место было у пивной. Но вот что-то заставило его остановиться здесь, когда в очередной раз проходил мимо. Прихожане подходили, молились, бросали монетки и этот движущийся людской ручеёк как-то тихо, без суеты и шума вливался в двери храма. В их лицах Савельев видел умиротворенность, спокойствие. И не было в их взглядах злобы, пренебрежения и даже осуждения. Порой даже встречал на себе сочувствующие взгляды. Он почувствовал вдруг какую-то причастность к этому смиренному людскому ручейку. Буд-то он и они это одно единое существо.  «Странное испытываю чувство,- подумал

Савельев.  Там у пивной другие, совсем другие люди. Подают, но как подают!? Какие колючие взгляды у многих, какое пренебрежение!? А здесь…!» Он повернулся лицом к входу в храм и, не замечая сам того, сделал несколько шагов вперед и остановился. «Что это? Какая сила меня движет туда?» – подумал Савельев. И он шёл, медленно, но шёл, влившись в общий поток верующих.

 

Савельев в своей жизни никогда не посещал храм, никогда об этом не задумывался. И вот. Вот он стоит возле иконы с ликом Николая Чудотворца. Сам он, конечно, не знает возле иконы какому святому стоит. Но что-то заставило его подойти именно к этому святому. Стоит и напряженно смотрит прямо в глаза и не может отвести взгляд. Всё тело охвачено мелкой дрожью, пот - ручьем по лицу, слабость, ноги не держат, воздуха не хватает. Звон в ушах, ничего не слышит, земля уходит и вдруг – просветление. Приходит осознание того, что он находится в храме. Смотрит на спокойный лик образа святого глаза в глаза и чувствует, как успокаивается колотящееся сердце. Он, конечно, не знает молитв, но беззвучно шевелит губами, простыми словами просит защиты и спасения от настигнувшей его грязной жизни.

 

Савельев вышел из храма и медленно пошёл по направлению общежития. Карман его старенького плаща оттягивала мелочь, поданная прихожанами. Перед ним постоянно стояли в глазах лица прихожан и образ святого, на которого молился. Этот образ не покидал его мысли ни на минуту. По дороге домой, зашел в магазин, купил немного колбасы и хлеба. И лишь, когда вошел в комнату, осознал, что сегодня он не покупал, как обычно спиртное, а купил продукты. «Что это, Боже, как это так, что со мной происходит?» – недоумевал Савельев. Наступила ночь -  не спится. Перед глазами люди, храм и добрые глаза святого. «Скорее бы проходила ночь, - подумал Савельев, - и снова в храм. Да, только туда. Там добрые лица людей, там добрые глаза святого, там тепло душе, там моё спасение».

Лишь только настало утро, Виктор Савельев стал собираться: побрился, почистил ботинки. Сменить одежду не было возможности – другой не было. Он шёл целенаправленно, ни как раньше – в никуда, а шёл - в храм спасать душу. Он чувствовал это, чувствовал наступление перемены в его, отравленной и искореженной жизни.

 

И снова перед ним образ святого добродетеля. Только ему Савельев доверял исцеление больной души. Почему ему? Он и сам не понимал этого. Просто чувствовал благость сердцем.

 

Опытный взгляд настоятеля храма выделил из всей массы прихожан человека, стоящего возле образа Николая Чудотворца. По выражению лица настоятель чувствовал, что человек нуждается в помощи Божьей. По окончании литургии, он подошёл к Савельеву и попросил не уходить, а подождать. Когда всё закончилось, батюшка предложил  ему помочь храму во Славу Божью. «Чем же я могу быть полезен?» - застеснялся Савельев. «Протрите образа в храме. А когда закончите, я жду Вас в трапезной. Матушка Евдокия Вас проводит. Спаси Господи», - и, перекрестившись, ушёл.

 

Виктор Савельев с усердием протирал образа, а особенно тщательно тот образ, которому молился. Обращаясь к матушке, спросил: «Скажите, пожалуйста, имя этого святого». Перекрестившись, матушка Евдокия тихим певучим голосом произнесла имя святителя Николая Чудотворца и добавила, что он является скорым помощником всех странствующих, страждущих и немощных. «Скорым помощником немощных», - мысленно повторил Савельев. «Скорым помощником немощных…» И продолжил нести своё первое послушание. Когда работа была закончена, матушка препроводила его в трапезную. Там ему предложили постный, но вкусный обед. Давно он  не ел так вот – по людски – за столом. Когда он поел, подошел батюшка, присел рядом и спросил: «Вас как зовут?»

 

Так для Савельева началась новая жизнь. Он покорно и с радостью нес послушание в храме. Теперь он не одинок и приносит пользу. Пусть небольшую, но пользу. Он почувствовал себя человеком, с которым разговаривают на равных.

 

«Какое счастье быть человеком среди людей, а не последним отрепьем, которому, как бродячей собаке бросают подаяние», - размышлял Савельев.

 

Шло время. Вернее, теперь уходило то время, которое когда-то пришло и превратило его в подобие человека. Савельев преображался: очистился от грязи, посвежел лицом, с помощью церкви приобрел нормальную одежду.

 

Наступил Великий праздник – день святителя Николая Чудотворца. Савельев особо чтил этого святого и ежедневно молился на его образ. В этот день многие прихожане желали помолиться этому святому, и Савельев встал в очередь. Служба в храме закончилась. Перед ним стояла женщина. Он не видел её лица, но что-то в ней напомнило его жену и сердце вдруг обожгло, и оно так застучало, что, казалось, этот стук слышен на весь храм. Когда женщина повернулась, отходя от иконы, то Савельев, увидев её лицо, оцепенел. Он с трудом произнёс: «Люба, это ты, Люба!?». Люба вышла из храма. Савельев вышел следом, и они пошли вместе. Шли, разговаривали. Дорога кончилась, и они оказались возле дома – возле дома, где Савельев когда-то счастливо жил с этой женщиной. Он как-то неловко почувствовал себя, когда подошли к подъезду, извинился и хотел уйти, но Люба остановила его и как-то тихо и тепло произнесла: «Виктор, возвращайся домой».