Как полюбить классическую музыку и не пропустить жизнь сквозь пальцы

 Бенджамин Цандер, американский дирижер из Великобритании, музыкальный руководитель Бостонского Филармонического Оркестра, преподаватель Консерватории Новой Англии, рассказывает о том, как полюбить классическую музыку и не пропустить жизнь сквозь пальцы.

Вы, наверное, слышали историю о двух торговцах, которые прибыли в Африку в начале ХХ века, чтобы разведать обстановку — стоит там обувь продавать или нет. Вскоре они отправили телеграммы в Манчестер. Первая была такой: «Никаких вариантов. Здесь вообще не носят обувь» А второй торговец написал: «Удача века! тут про обувь еще не слыхали!»

Почти то же самое можно сказать и о классической музыке. Некоторые думают, что она умирает. А другие еще вообще ничего не знают о ней. Чтобы не ударяться в статистику и не рассказывать о разваливающихся оркестрах и разорившихся звукозаписывающих компаниях, я решил провести сегодня один эксперимент. Правда, это не совсем эксперимент, потому что я знаю, чем все закончится, но все-таки что-то наподобие эксперимента. Перед тем как мы начнем, я должен сделать пару вещей: во-первых, я хотел напомнить вам, как играет семилетний ребенок, возможно, этот ребенок играет в вашем доме.

Звучит примерно так.

А, ну вот кто-то и узнал своего ребенка. Если он берет уроки и занимается сам, то в восемь он играет так. Проходит еще годик — и еще годик — Но на этом этапе они обычно бросают заниматься музыкой. Но если подождать еще немного, вы услышите вот это.

Возможно, вы думаете, что он вырос, влюблен, что у него новый учитель или еще что-нибудь. Но что на самом деле изменилось — это акцентирование. Смотрите, вначале он играл и акцентировал каждую ноту. Во второй раз — каждую вторую. Если вам удобнее, следите за движениями моей головы. Ребенку девять лет — и он делает акцент на каждой четвертой ноте. А десятилетний — на каждой восьмой. В 11 лет он уже может вести всю фразу.

Я не знаю, почему это происходит. Это не из-за того, что я плечи поднимаю. Просто музыка ведет меня. Поэтому я называю это «игрой одного полупопия». Существует также игра другого полупопия. Как-то один дядечка был на моем мастер-классе, я объяснял что-то молодому пианисту. А тот дядечка был президентом одной корпорации в Огайо. А я все вожусь с этим пианистом, и в конце концов говорю: «Да вся твоя беда в том, что ты играешь двумя полупопиями, а должен — одним!» Я показал ему, как надо делать. И музыка повела за собой. Все в зале затаили дыхание — как он играл! А потом мне пришло письмо от этого дядечки. Он писал: «Меня так вдохновило. Я вернулся и переделал всю свою компанию в компанию одного полупопия».

А теперь — второе, что я хотел сказать. Здесь около 1600 человек. Думаю, что где-то 45 из вас страстно любят классику. Слушают только «Радио Орфей», а в машине всегда Бетховен. Ваши дети учатся в музыкальной школе. Вы жизни не представляете без консерватории. Но это только первая группа. И в ней не так много людей. Есть еще одна группа — побольше. В ней те, кто ничего не имеет против классической музыки. Например, приходите после работы, выпиваете вина, закидываете ноги на стол, и Вивальди не помешает, конечно. Вот это была вторая группа. Теперь — третья. В ней те, кто никогда не слушают классику. Просто не слушают. Ну так, что-нибудь в аэропорту только если играет, или марш какой из «Аиды», когда вы заходите в зал. Но в общем-то и все. И таких людей пока большинство.

И еще есть одна небольшая группа — люди, которые считают, что у них просто нет слуха. Невероятно много людей так думают. Часто приходится слышать: «Моему мужу медведь на ухо наступил» На самом деле слух есть у всех. Если бы у вас не было слуха, вы бы передачу в машине не смогли переключить. Вы бы тогда не понимали, из Техаса человек или из Рима. Да и вообще, когда мама звонит, и просто говорит «здравствуй», вы же сразу понимаете не только что это она, но и какое у нее настроение. У каждого потрясающий слух. Никто не глух.

Но меня не устраивает эта пропасть между теми, кто понимает и любит классику, и теми, кто вообще никак не связан с ней. А людей, не обладающих слухом, в этом зале больше нет. Но даже между теми тремя группами — бездна. Но я не остановлюсь, пока по всей земле не полюбят классическую музыку. Так за дело!

Понимаете, у меня нет никаких сомнений, что это сработает, если вы будете смотреть мне в глаза. Лидер ведь не должен сомневаться, когда пытается привести людей к какой-то идее. Хорош был бы Мартин Лютер Кинг, если бы думал: «Есть у меня идейка, но не знаю, справятся там они или нет»

Так что я сыграю сейчас одну пьесу Шопена. Удивительная прелюдия. Многие ее узнают. (Музыка) Интересно, таким было течение ваших мыслей? В начале вы подумали: «О, какие прекрасные звуки», а потом: «Наверное, не стоит ехать в Турцию этим летом как обычно» Забавно, правда? Как эти мысли попадают к нам в голову? Конечно — (Аплодисменты) Если пьеса длинная и у вас был тяжелый день, кто-то может заклевать носом. Тогда сосед потеребит вас за плечо, «Просыпайся!, мы к культуре приобщаемся». И спать захочется еще больше.

Но часто случается так, что вы засыпаете не потому что день был скверный, а по нашей вине. Кто-нибудь подумал, пока я играл: «Почему же он так часто акцентирует звуки?» Если бы я синхронизировал это с помахиванием головы, все бы точно заметили. Теперь вы всегда сможете различить впредь, что музыкант делает эти акценты не в тех местах.

Ну так давайте разберемся, что же тут происходит на самом деле. Вот у нас нота Си. а рядом с ней нота До. До умеет делать Си грустной. Правда? Все композиторы знают это. Для грустной мелодии Они просто берут эти два звука. Обычно это просто Си и четыре грустненьких До. Потом Ля, дальше Соль и Фа. То есть у нас Си-Ля-Соль-Фа. А если так, то что мы должны ожидать дальше? Удача с нами! Давайте еще разок — да, теперь я слышу ваш хор! Ну и как, остались тут еще люди без слуха? От Парижа до Находки — везде ждут этого разрешающего Ми.

Но для Шопена рано приходить к Ми в этом месте. Потому что иначе все должно закончиться уже сейчас. Помните Гамлета? 1 Действие, 3 сцена. Гамлет узнает, что это дядя убил его отца. Ну и что он — сразу же пытается убить дядю, но откладывает это. а потом снова идет убивать и снова откладывает. Все критики, которым обязательно надо что-то сказать, говорят: «Гамлет просто прокрастинатор». Или они говорят, что у него был эдипов комплекс. Но на самом деле тогда бы продолжение пьесы не имело смысла. А так Шекспир — и сумасшедшую Офелию, и театр в театре, и бедного Йорика, и гробокопателей выписал. А Гамлет убьет дядю только в пятом действии.

Так точно и Шопен — мелодия идет к этому Ми, но он говорит — «давайте вернемся и снова дойдем до него». И он возвращается. И со всевозрастающим волнением, но это только волнение, не беспокойтесь, он доходит до Фа-диеза и наконец делает остановку на Ми. Но это пока еще не та гармония, которую он ищет. Мы называем это ложной каденцией, потому что она вводит нас в заблуждение. Я говорю своим студентам: «Когда играете ложную каденцию, обязательно поднимайте брови, и тогда все поймут». Он берет Ми, но не с той гармонией. Еще раз Ми, но новый аккорд тоже не подходит. Еще раз — опять не то. И опять. И вот, наконец… Джентельмен в первом ряду выдохнул с улыбкой. Эта та улыбка, с которой вы после бесконечного дня приходите домой. Потому что все мы знаем, где наш дом.

Так что это пьеса о возвращении издалека. И я сыграю еще раз с начала. А вы вспомните — Си, До, Си, До, Си, До, Си — вниз к Ля — Соль — Фа. Почти доходит до Ми, но тогда и всему конец. Опять к Си — волнение — Фа-диез. Ми. Не та гармония, не тот аккорд, снова не тот. И, наконец, он дома. И я играю сидя на одной ноге. Ну, вы помните. Ведь для того чтобы воспроизвести путь от Си к Ми, я должен забыть о каждой отдельной ноте и думать только о движении.

Знаете, мы только что вернулись из Южной Африки, Нельсон Мандела просидел там 27 лет в тюрьме. Интересно, о чем он думал? О Еде? Нет, он думал о будущем ЮАР и о правах человека, это помогло ему пережить все это время. Так и птица не думает об изгородях, над которыми летит, а просто летит вперед. Почувствуйте это движение от Си к Ми. И еще я попрошу вас, пока я играю, вспомнить кого-то, кого вы любили когда-то. бабушку, друга, того, кого вы любили всем сердцем и кого больше нет. Просто вспомните этого человека и слушайте музыку. И вы поймете все, что хотел сказать Шопен. (Музыка) (Аплодисменты)

Не удивляйтесь, что я тоже хлопаю. Я как-то проводил этот эксперимент в Бостоне, там было 70 семиклассников 12-ти лет. И я проделал с ними все то, что и с вами. И в конце они хлопали так восторженно. Я хлопал. Они хлопали. Потом я просил: «Почему я аплодирую?» и один из мальчишек сказал: «Да потому что мы слушали!» А здесь — 1600 людей, занятых всем чем угодно, внимательно слушали и были глубоко тронуты Шопеном. Это очень многое значит для меня. И я почти уверен, что каждый почувствовал это. Конечно, я не могу быть абсолютно уверен. Потому что однажды я был в Ирландии в то тяжелое время, 10 лет назад и работал с детьми, католиками и протестантами, мы также слушали с ними классическую музыку. Довольно рискованная вещь, ведь они дворовые дети. И один из них потом подошел ко мне и сказал: «Знаете, я вообще никогда такую музыку не слушал но когда Вы сыграли ту Шопинговую пьесу…» (Шопен и Шопинг — правда, звучит похоже) Он сказал: «Моего брата убили в прошлом году, и я не плакал о нем, но когда Вы играли ту пьесу, я только о нем и думал. И у меня слезы ручьем потекли. Я просто рыдал». Тогда я понял, классическая музыка — она для всех. Абсолютно для всех.

Подумайте об этом, правда, музыканты, к сожалению, не всегда так считают. Они говорят, только 3% населения любят классику. Если мы сможем сделать, чтобы ее полюбили 4% — это будет наша победа! Но как мне жить, если сейчас классическую музыку любят 3% людей на Земле, и кто-то мечтает, что их может стать 4%, а я уверен, что каждый любит классику, просто некоторые пока не знают об этом. (Смех) Два совершенно разных мира.

Однажды, когда мне было 45 лет, я уже 20 лет дирижировал оркестром и вдруг понял — дирижер не издает ни одного звука. Но именно я приветствую вас на обложках CD ничего не играя. От дирижера зависит, смогут ли музыканты почувствовать себя могущественными. И это вдруг изменило все мои представления. Музыканты из моего оркестра приходили и спрашивали: «Бен, что случилось?»

А вот то и случилось. Я понял, что должен пробуждать в других людях интерес и веру. И, конечно, мне хотелось знать, получается это у меня или нет. Все становится понятно по глазам. Если глаза горят, тогда все верно. Вы можете осветить целую деревню глазами этого мальчика. Если глаза сияют, вы делаете все правильно. Если глаза не сияют, тогда приходит время задать вопрос — Кто я такой, если у моих музыкантов потухший взгляд? Можете спрашивать так и про детей. Кто я, если у моих детей не горят глаза? Совсем другой мир открывается.

А теперь, когда наше путешествие подходит к концу и мы снова спускаемся на землю. Каждый может задать себе вопрос: Кто я? И у меня один критерий для оценки — не богатство, не слава, не власть, главное — это сколько вокруг меня сияющих глаз.

И теперь у меня осталась только одна мысль. Это правда очень важно, что мы кому говорим. Наши слова намного важнее, чем мы думаем. Я понял это, поговорив с одной женщиной, которая выжила в Аушвице. Она попала в лагерь, когда ей было 15. Ее брату было 8, родителей они потеряли. И она рассказала мне: «Мы ехали в поезде в Аушвиц, я посмотрела вниз и увидела, что мой брат потерял башмаки. Я прикрикнула на него: «Что ты такой неряха, не можешь сберечь свои вещи!» так, как может сказать старшая сестра младшему брату. Это было последнее, что она сказала ему в этой жизни. Потому что он пропал, и больше они никогда не виделись. И когда она выбралась из лагеря, она дала клятву. «Я вернулась к жизни после Аушвица и я клянусь, что никогда не скажу того, что не могло бы остаться как мое последнее слово». Сможем ли мы так жить? Наверное, нет. Но можно хотя бы об этом помнить.

Спасибо.

Горящие глаза, радость на ваших лицах. Спасибо вам. Спасибо.